От мягкой силы до мягкого невежества - один шаг

Моя статья на сайте Российского совета по международным отношениям, написанная по просьбе редакции, хотя и не содержит особых откровений (подробнее и полнее я изложил некоторые мысли на этот счет в статье, опубликованной в 2004 году в журнале «Свободная мысль»), надеюсь, небесполезна для тех, кто интересуется этой проблематикой.

Отто фон Бисмарк не был политологом и жил задолго до того, как Джозеф Най ввел в оборот понятие soft power («мягкая сила», несиловой потенциал). Но «железный канцлер» был человеком проницательным и умел мыслить нетривиально. На вопрос о том, что он считает решающим событием современной истории, Бисмарк ответил: «То, что североамериканцы говорят по-английски».

В то время английский язык еще не был «глобальным средством общения», каким он стал в ХХ веке. Более того, даже в Европе он не являлся доминирующим. Языком дипломатии тогда был французский, а немецкий и английский считались языками науки и техники. Большой региональной распространенностью обладали испанский, арабский и русский. Азия оставалась в языковом отношении огромным лоскутным одеялом.

ХХ столетие стало веком «триумфального шествия» английского языка. Почему это произошло? Насколько устойчиво это явление? И нужно ли ему противостоять?

Практические преимущества английского языка

То, что мы называем глобализацией, явление не такое уж новое. Конечно, оно получило два сильных импульса с окончанием второй мировой, а затем холодной войны, но мир на протяжении всего двадцатого века становился все более «тесным» и взаимозависимым. Отсюда возникла потребность в глобальном языке, который мог бы в масштабах всей планеты выполнять ту функцию, которую прежде выполняли региональные языки – помогать общению и взаимодействию разных народов.

В начале века было не очевидно, что таким языком станет английский, хотя сегодня это представляется закономерным. Английский присутствовал на всех континентах. Англичане принесли его в Индию, Африку, Австралию, где продолжали главенствовать еще полвека, и, конечно, в Америку, потенциал которой прозорливо разглядел Бисмарк.

А ведь еще в начале ХIХ века мало кто мог предположить, что этот язык, сложившийся из диалектов, на которых говорили германские племена, переселившиеся в период раннего средневековья в Британию, станет через несколько десятилетий доминирующим в дипломатии, мировой экономике, науке и технике, окажется носителем культурного влияния, распространяющегося практически на все страны мира.

Сегодня английский считают родным примерно 400 миллионов человек, но гораздо больше людей — более 1 мил¬лиарда, а по некоторым оценкам, 1,5 миллиарда человек — пользуются им в качестве второго или третьего языка в работе и повседневной жизни. Кстати, большинство владеет им далеко не «в совершенстве» (при том, что эта часто встречающаяся формулировка вообще условна). Существует мнение, что это отрицательно влияет на качество английского языка, чрезмерно упрощает его. Но даже если это и так, это издержки «глобального английского». Выгод и преимуществ гораздо больше.

Носители английского языка имеют возможность хотя бы минимального общения и понимания в большинстве стран мира. Им владеют многие представители политической и финансовой элиты. Наконец, английский превратился в универсальный язык науки и туризма. Но есть и другие выгоды, которыми пользуются не столько люди, сколько государства, и прежде всего, США.

Влияние – вот, пожалуй, самый простой и по-своему точный перевод понятия soft power. Английский стал именно инструментом влияния для ведущей мировой державы и ее британского союзника. Но облегчая влияние, язык не обеспечивает его сам по себе. Секрет не в самом языке, не в каких-то его особенностях, а в том, что англоязычный мир на протяжении многих десятилетий является мощным генератором нового в политике, экономике, науке и технике, культуре (прежде всего, конечно, массовой).

Можно предположить, что такое положение будет постепенно меняться. Экстраполировать нынешнюю политическую и языковую картину мира можно на одно-два десятилетия вперед, а затем возможны и даже вероятны перемены и неожиданности. Но инерция главенствующего положения английского языка будет довольно устойчивой.

Причина, прежде всего, в том, что владение языком, уже ставшим средством глобального общения, практически выгодно человеку, стремящемуся к успеху в своей стране и за рубежом. У этого языка самая большая коммуникативная ценность, это – «билет в большой мир». Трудно представить себе, чтобы его место мог легко занять, без каких-то гигантских катаклизмов, один из региональных языков (хотя у них есть свое преимущество – очень часто эти языки не надо «учить», так как они, например, испанский, арабский, русский, являются для человека первым или вторым родным языком). Отдельный разговор о китайском.

Не стоит сомневаться, что у Китая большое будущее, хотя он придет к нему, наверное, не по прямой линии. Другой вопрос – будущее китайского языка. На нем, конечно, будут говорить сотни миллионов людей, но это будут в подавляющем большинстве китайцы, в том числе живущие за рубежом. Иностранцы не станут осваивать китайский язык в массовом порядке, за исключением «экспатов», живущих в Китае, – слишком трудно, да и вряд ли где-то еще пригодится.

Подводные камни

Но пользуясь мощным инструментом влияния, американцы и англичане обычно не осознают, что преобладание английского таит в себе некоторые издержки и подводные камни. Практическая коммуникативная ценность иностранных языков для них относительно невелика, и средний американец, владеющий хотя бы одним иностранным языком, - большая редкость. Вполне естественно, что в любой стране не только американский турист, но и бизнесмен или политик, прежде всего, обращаются к людям, говорящим по-английски. Круг их общения тем самым сужается, а оценки нередко искажаются. Думаю, что это проявилось в представлениях американцев об арабских странах, Иране, да и о России в 1990-х годах. Не потому ли некоторые политические события и явления – исламская революция в Иране, «арабская весна», антиамериканские тенденции в российском обществе – стали для американцев (и для Запада в целом) неожиданностью? Даже своих латиноамериканских соседей североамериканцы знают не очень хорошо. Иногда от «мягкой силы» до «мягкого невежества» - один шаг.

Преобладание английского не может не встречать сопротивления, не обязательно осознанного и не обязательно в жесткой форме. Это и настойчивое продвижение других языков в международных организациях, и борьба за языковое разнообразие, в том числе в форме сохранение и спасения редких языков (здесь борьба идет уже не столько с английским, сколько с основным языком данной страны), а иногда и просто демонстративное отторжение английского. Интересная закономерность: чем крупнее страна, чем мощнее ее культурный слой, тем менее вероятно изучение английского языка как массовое явление. На улицах Осло или Копенгагена первый встречный почти наверняка ответит вам на вопрос, заданный по-английски. В Париже или Мюнхене это гораздо менее вероятно. Как будет обстоять дело в будущем в России, пока не ясно.

Инвестиционная привлекательность русского языка

Русских, конечно, больше волнует не судьба английского, а будущее нашего родного языка на пространстве бывшего СССР, в Европе и мире в целом. Сохранится ли он как язык международного общения? Есть ли шанс, что русский язык станет для России инструментом «мягкого влияния»? На каком языке мы будем разговаривать через 15-20 лет с молдаванином, казахом, литовцем? А они друг с другом?

Предсказания быстрого исчезновения русского языка из международной сферы не реализовались, хотя их делали отнюдь не самые невежественные люди (и не русофобы). Вытеснения русского языка на постсоветском пространстве не произошло. Его отступление состоялось исключительно в официально-государственной сфере и в образовании, причем последнее, как это ни странно на первый взгляд, почти никак не повлияло на распространенность русского языка в повседневном общении, например на Украине. В некоторых местах чрезмерное рвение властей в вытеснении русского языка привело к обратной реакции.

Русский сохранился в городской среде в большинстве бывших советских республик, его понимают и, скорее всего, ответят на заданный по-русски вопрос в Литве и Латвии, на нем говорят наши многочисленные бывшие соотечественники в Израиле и Америке. Русская массовая культура, а также спутниковое телевидение, интернет и другие средства коммуникации помогают русскому языку сохранять, а где-то и усиливать свои позиции. Отчасти помогает и просто инерция. Региональные языки вообще инерционны, хотя есть и примеры их быстрой эрозии. Так, немецкий язык, выполнявший эту функцию в межвоенный период в Центральной Европе, после Второй мировой войны по понятным причинам лишился этой роли.

В конечном счете рассчитывать на инерцию нам не следует. Инвестиционная привлекательность русского языка в какой-то мере сродни инвестиционной привлекательности российской экономики. Способна ли наша страна создавать новые технологии, «новые смыслы», новые слова, не имеющие эквивалентов в других языках и обозначающие позитивные общественные явления? Пока мы этого не знаем. Русь, как это нередко бывало в ее истории, «не дает ответа». Лично я считаю, что положительный ответ на этот вопрос может быть дан только на пути свободного, демократического развития. Нам не надо ни бояться английского языка, ни посягать на его глобальную роль. Мы вполне способны сохранить русскоязычное пространство для себя и для других.