Идеология и психология «государственности»

(Один шаг от предательства до преданности и обратно)

Дмитрий Фурман, Павел Палажченко.

Опубликовано в измененном виде
в «Независимой газете»

Идеология «государственности» — доминирующая идеология путинской эпохи. Хотя есть много разных авторов — от Карамзина до Солоневича и Солженицына, к которым она может апеллировать, у неё нет «основоположников», и она не прописана в книгах, которые представляли бы её в систематическом виде. Это — спонтанно сложившаяся идеология, возникшая не из головы мыслителя, а из самой жизни и находящая своё выражение скорее в кино, телевидении и популярных книжках, чем в «серьёзной» литературе.

Центральные её идеи   – это утверждение ценности  служения государству как таковому, вне зависимости от его меняющихся исторических форм, и необходимости сильного государства. При этом  под сильным государством подразумевается сильная верховная власть, не зависимая от каких-либо влияний и способная через иерархию служащих реализовывать свои решения. Далеко не каждый человек, который называет себя «государственником», является принципиальным сторонником авторитаризма, но в современном «государственническом» комплексе идей, несомненно, есть сильный авторитарный оттенок. Никто из «государственников» не видит образец «сильного государства» в европейских странах или даже   в США, государстве, несомненно, сильном, но с ограниченными   возможностями власти президентов, даже не способных назначить себе преемников. «Государственники» вдохновляются не иноземными, а русскими образцами, совершенно справедливо указывая на то, что сильная верховная власть характерна для России.

Идеология государственности создала свой «исторический нарратив», «сюжетную канву» русской истории, и свою галерею положительных и отрицательных исторических персонажей. История России видится как история длительных периодов могущества и процветания под мощной центральной властью, прерываемых короткими, но страшными периодами революционного хаоса и безвластия (смутное время, революция 1917 года и гражданская война, перестройка и период начала 90-х гг.), после которых  страна  каждый раз восстанавливает сильную власть и прежнее могущество, «восстаёт как Феникс из пепла». Соответственно, положительными героями этого «нарратива» являются верховные правители и, прежде всего, те, кто усиливал свою личную власть и внешнее могущество государства,  и их слуги, а отрицательными — те, кто эту власть расшатывал и ниспровергал. 

В досоветское время положительные фигуры, кроме царей и великих полководцев  — Столыпин, благородные жандармы из акунинских исторических детективов, преданные царю офицеры из фильмов Михалкова и  белогвардейцы во главе с Колчаком, героически противостоявшие революционному хаосу. Отрицательные — подтачивавшие власть либералы  и боровшиеся с ней революционеры.

Соответственно строится и галерея советских фигур. Самая главная революционная фигура и создатель советского государства,  Ленин, в «научно-популярных» фильмах, демонстрируемых на полуофициальных и даже вполне официальных телеканалах, изображается сифилитиком и садистом. Но крайне негативное отношение к революции не распространяется на   созданное революцией государство. Несмотря на всю антисталинскую пропаганду конца 80-х — начала 90-х гг., отголоски которой появляются и сейчас, отношение «государственников»   к Сталину, хотя он и был «верным учеником Ленина» — лучше,  чем к Ленину. Ведь при Сталине закончился период революционного хаоса и Россия (СССР) достигла невиданной мощи.  Уважение вызывают и такие фигуры, как  Косыгин, Андропов (не говоря уже о сталинских полководцах),  а отношение к Брежневу — добродушное.  Несмотря на тотальное отречение от официальной советской марксистко-ленинской идеологии,  служение советскому государству, даже в самых идеологических формах этого служения  — предмет гордости, и никого не смущает, например, предстоящее скоро празднование годовщины ВЛКСМ в Кремлёвском дворце.  Ленин — сифилитик, но «ленинский комсомол» — прекрасная организация, «кузница кадров».

Негативный образ следующей главы нашей истории — Горбачёв. Ельцин — тоже скорее негативный образ, но окончательно сделать его отрицательным персонажем мешает то, что именно он нашёл и избрал своим преемником самого положительного персонажа теперешнего «государственнического» исторического нарратива — Путина, при котором Россия вновь обрела твёрдую власть и встала с колен. Зато фигуры вокруг Ельцина — все эти Гайдары, Чубайсы и Березовские –безоговорочно отрицательные.

Как и когда сформировалась эта идеология? Она формировалась на протяжении всей российской истории, принимая новые формы в каждый из трёх её основных периодов — царском, советском и постсоветском.

Её первая историческая форма — идеология царизма, утверждавшая неразрывное единство «православия, самодержавия и народности». Она исчезла в тот момент, когда эта связь очевидным образом оказалась разорванной русской революцией, но очень скоро возродилась в новой форме, как «теневая» идеология советской власти.

 По мере того, как Сталин ликвидирует остатки революционных вольностей и хаоса, отодвигает на задний идеологический план идею победы революции во всём мире и  создаёт мощное государство, это государство естественным образом начинает осмысливаться как новое воплощение Российской империи, а сам Сталин — как новое воплощение таких строителей империи как Иван Грозный и Пётр Первый. Такое осмысление создавало дополнительную к марксистко-ленинской идейную легитимацию советской власти и,  несмотря на своё безусловное противоречие с идеями и ценностями марксизма-ленинизма, не вступало с ними в видимое, явное столкновение. Ведь в рамках этой идеологии марксизм-ленинизм воспринимается как новая форма скрепляющей империю официальной символики (раньше православие, сейчас — марксизм), содержание которой не так уж важно, а лояльность которой — просто неотъемлемый компонент лояльности власти, государству. Эта идеология позволяла её носителям  быть искренне  и «безоговорочно» преданными «делу партии», оставаясь совершенно равнодушными к содержанию лежащих в основе партийной идеологии сакральных текстов — примерно так, как в царское время можно было быть православным, не имея ни малейшего представления о содержании православного вероучения и даже вообще не интересуясь, есть Бог или нет его.

Эта советская «теневая» идеология формируется в основном сама собой, как спонтанное осмысление реальных процессов, хотя Сталин быстро почувствовал её громадные возможности и способствовал её формированию. Но был определённый слой, который  был её основным носителем и строителем. Это, конечно, не старые революционеры, плохо  понимавшие, что происходит, и гибнущие в сталинском терроре. Это — слой дореволюционных чиновников, офицеров и интеллигенции, которые с поразительной лёгкостью восприняли падение монархии и разрушение церквей и пошли на службу к большевикам.  Это — громадный слой, по сравнению с которым участники белого движения — лишь  горстка. И именно для этого слоя, который органически не мог воспринять идеологию марксизма-ленинизма, формирование «теневой» советской идеологии государственности было жизненной необходимостью.  Только такая идеология («смута прошла, а Россия остаётся Россией») могла оправдать то, что они не стали умирать за «Веру, Царя и Отечество» и пошли на службу революционной власти. Идеология «преданности» Отечеству одновременно была идеологией оправдания массового  «предательства» Царя и Веры. По мере упадка официальной марксистско-ленинской идеологии роль «теневой» советской идеологии государственности всё увеличивалась, и в брежневский период она потихоньку стала выходить из тени и даже иногда противопоставлять себя официозу.

Следующий этап формирования современной идеологии государственности связан с падением советской власти.  При падении царизма выяснилось, что людей, готовых умирать за монархию и веру — очень мало,  а тех, кто готов служить новой власти, идеи которой ещё недавно рассматривалась ими как просто сатанинские — очень много. При падении советской власти выяснилось, что людей, готовых умереть за марксизм-ленинизм и СССР, вообще практически нет.  Лёгкость и бескровность, с которой распалась советская система — поразительны, и им трудно найти исторические аналоги.  Для подавляющего большинства  людей, состоявших в КПСС, клявшихся в преданности СССР и «делу партии» партийных и комсомольских работников и работников КГБ, присягавших на верность СССР офицеров, боровшихся с «империализмом» дипломатов и т.д. вопрос, оказывать ли сопротивление новым революционерам или пойти к ним на службу, даже не возникал. И естественной идеологией этих людей была идеология «государственности». Единственная идеология, которая могла избавить работников КГБ, ставших борющимися с врагами новой власти работниками ФСБ, комсомольских работников, ставших бизнесменами, партработников, превратившихся в чиновников нового государства, сжёгших партбилеты и ставших по праздникам ходить в церковь,  от каких-либо сомнений и угрызений совести, была идеология, утверждавшая, что и раньше и теперь они поступали правильно — они служили и служат России, государству, а какое это государство, какая у него идеология — не важно, важно лишь, чтобы они были «сильными».

В своё время массовый переход людей «старого режима» на сторону советской власти способствовал её стабилизации и одновременно — её сталинистской эволюции и эрозии её официальной идеологии. Ещё более массовый, практически тотальный переход «совслужащих» во всех их модификациях — от кагэбэшной до академической — на сторону новой демократической власти способствовал её ещё более быстрой стабилизации и ещё более быстрой эволюции. Идеология государственности сейчас фактически полностью вышла из тени и «съела» первоначальную официальную демократическую идеологию ещё легче, чем её предыдущая форма — предшествующую, коммунистическую.

Мы видим колоссальную мощь идеологии «государственности».  Она прямо вытекает из психологии людей, живущих в стране, история которой действительно состоит из кратких периодов свободы, тут же превращающейся в хаос и порождающей «бегство от свободы» под сень авторитарных режимов. И одновременно сама эта идеология способствует сохранению этого  исторического ритма, воспроизводит реальность, отражением которой она является. Психология, идеология и институциональная реальность связаны в единое и неразрывное целое. Постоянное воспроизводство схожих форм социально-политической жизни прямо связано с постоянным воспроизводством психологии и идеологии служения государству (начальству), какой бы идеологии это государство (начальство) не придерживалось.  (На наш взгляд, «классическим» воплощением идеологии государственности и живым символом её преемственности и могущества является Сергей Михалков,  человек из дворянской и интеллигентной семьи, создавший слова сначала — к гимну коммунистической России, а потом — к гимну России антикоммунистической.)

Но эта сила идеологии государственности имеет и свою оборотную сторону — внешне мощные политико-идеологические системы каждый раз оказываются очень хрупкими. В «трудную минуту» никто не встаёт на их защиту. Формальная официальная идеология «государственников» не волнует, а власти, которая оказалась «слабой», они не служат, а совершенно спокойно оставляют её («падающего — толкни»), тут же переходя к новой власти и делая её «сильной».  Воспроизводя схожие формы политического устройства, идеология государственности в то же время воспроизводит и их периодическое лёгкое падение.

И очень похоже, что хрупкость теперешней системы, при которой идеология сильного государства как  самоцели  достигла почти официального статуса — ещё больше, чем у предыдущих. При падении царизма возникло белое движение сопротивления большевизму, при падении СССР и КПСС тоже какое-то минимальное сопротивление всё же было. От КПСС сохранилась маленькая, слабая и достаточно вписанная в систему, но всё же несколько оппозиционная КПРФ. Но если нашу систему постигнет серьёзный кризис (вернее, не «если», а «когда», ибо кризисы неизбежны), от «Единой России» не останется вообще ничего, она растает в воздухе как дым. Если представить себе фантастическую ситуацию, что после какого-то глубокого кризиса и резкого ослабления  государственной машины на роль спасителя выдвигается вышедший к тому времени из тюрьмы Ходорковский, на следующий же день все те, кто сейчас — в окружении наших «первых лиц»,   устремятся на службу новому хозяину. Они будут так же без малейших угрызений совести отрекаться от Путина и Медведева, как   их «отцы»  отрекались от советской власти, а «деды» — от царской,  и так же будут превращать Ходорковского («великого организатора,  человека несгибаемой воли») в нового Путина. И эта модель поведения, которая, несомненно, будет воспроизведена в будущем — самая большая опасность и для теперешней власти, и для власти будущей,  и для нашей страны в целом. Опасность, которую не способны заметить меняющиеся власти, каждый раз радующиеся неожиданной лёгкости победы и толпе теснящихся у подножья трона людей, готовых служить им не за страх, а за совесть. И которую не видит страна, каждый раз  после хаоса радующаяся возвращению «порядка» и не понимающая, что этот «порядок» неизбежно порождает  новый хаос,  и что в каждом следующем периоде порядка она оказывается во всех отношениях слабее и даже меньше территориально.